So just let the heads roll
And we'll stand on this world alone

Джун чувствовала утомление. Стоя у идеально прозрачного стекла окна она неподвижно ждала, когда деловитая возня за ее спиной, наконец, прекратится и сменится такой нужной ей тишиной. Когда слуги закончат с багажом и оставят ее в приятном одиночестве, быть может, тайком оставив на столике крохотную сласть из дома и чашку зеленого чая. Пожалуй, она уже чувствует его аромат, но не желает раньше времени оборачиваться. Не потому, что ей не хотелось разрушать эту маленькую магию, а просто из-за настроения. Джун была не в духе.

Огни ночного Чикаго не действовали на нее позитивно, возбуждающе – утомленная полетом китаянка просто убивала время, без интереса глядя в чернильную темноту, полную ярких огней этого сумасшедшего мегаполиса. Звуков по сторону стекла не доносилось – с такой звукоизоляцией на улице могла бы идти увлеченная перестрелка, а хозяева не услышали бы и пшика. Джун это нравилось. Ей, родившейся и выросшей в тихих залах огромного изолированного от мира замка, был неприятен городской шум и гам. И толпы людей, этих безответственных плебеев, что создавали столько шума из ничего. Работали как пчелы и все, по большей части, ради чего? Чтобы возвысится на счет других, уничтожить то хорошее, что еще осталось от драгоценной планеты. Без уважения друг к другу и без пощады. Словно крысы. Она лишь совершила перелет, невольно столкнувшись с людьми, и уже линий раз убедилась в том, во что верила всю жизнь. Джун не хотела лишний раз контактировать с теми, кого считала низшей кастой, а то и просто животными.. Все эти незнакомые, непривычные чужие лица. Джун было спокойнее здесь, пусть и в другой стране, но на своей территории. С теми, кто всегда был рядом и кому она доверяла. Несколько слуг – вся ее свита, все были вассалами их семьи и уже одним этим фактом не принадлежали гниющему миру вокруг. Но и их ей не хотелось сейчас видеть. По правде говоря, единственный, чье общество сейчас пришлось бы ей по душе, еще не прибыл, и она не знала, как Рен воспримет ее прилет. Он тоже нервничал и ему, в отличие от девушки, было куда меньше лет, а ведь его испытания уже начались. Он ненавидел слишком сильно и слишком многое и старшая Тао приходила во все большее волнение. Оставаться в неведении о том, как он там, на таком значительном расстоянии от нее, оказалось непосильной задачей и она практически сбежала из дома, после того, как выпросила (как она это ненавидела) дозволение отца. Даже вспоминать не хотелось. 

Джун подняла глаза и вгляделась в собственное отражение – легкие следы утомления на лице, тусклые, полные этой неизбежной, затаившейся в глубине фамильной злобы, глаза смотрели равнодушно. Строгие линии прически не нарушены. Все как всегда – придраться не к чему. Сцепив руки в замок, она разворачивается спиной к городскому пейзажу и в пару шагов достигает середины комнаты – взгляд фиалковых глаз пробегается по прямым линиям гробов ее цзянси, занимающих половину комнаты, и с удовлетворением замечает на столике в стороне исходящий легким паром чайничек с чаем и сверточек сладостей. Пара стульев строгих очертаний в китайском стиле, резной круглый стол с символом клана. Она проводит кончиками пальцев по узору и опускается на сидение, упираясь локтями в столешницу. Голова начинала неприятно болеть и тонкие пальцы осторожно разминают виски. Она прикрывает веки и вздыхает, переводя дыхание. Что ж, она добралась. Осталось лишь дождаться брата, убедиться, что с ним все в порядке. Что он добивается успеха, и ничто ему не мешает потому, что в противном случае..она сделает все, что в  ее силах, чтобы изменить этот прискорбный факт.
Мысли о брате вызвали у Джун короткую улыбку, она вскинула голову и снова усмехнулась, теперь уже предвкушая, как вручит ему свой подарок. Конечно, если только он не огорчит ее, отказавшись от дара. Рен гордый, и в нем зрел бунт, и ей не хотелось, чтобы это коснулось и древних реликвий семьи. Улыбка пропала с ее лица, сменившись легкой озабоченностью. Нахмурившись, девушка налила себе чай и приготовилась к длительному ожиданию. Спать, несмотря на все ее странное самочувствие, она не планировала до того, как увидится с родственником.

Отредактировано Tao Jun (29-11-2014 06:03:40)

Поздно. Уже так поздно, а брата все нет. Старинные часы равнодушно отмеряют время, по всей резиденции стоит тишина. И не будет неуместной шуткой назвать эту тишину гробовой. Джун едва шевелится, единожды переменив  позу, она тихо, размеренно дышит, по-прежнему склоненная над резным столом и давно потерявшим все тепло чаем. Ей не очень хорошо и, должно быть, в этом кроется причина ее неестественной неподвижности – смена часовых поясов ударило по ее организму ощутимее, чем прежде.

Наконец, тишину разрезают первые шорохи – предвестники чужих шагов, не громких, но хорошо различимых во всеобщей неподвижности. Джун даже не вздрагивает, все так же бездумно глядя в одну точку, она прислушивается к приближающемуся шелесту и задерживает дыхание, когда ее брат, наконец, оказывается прямо за дверью. Она распахивается тихо, хорошо смазанная и добротная. И только тогда Джун поднимает голову, безошибочно находя Рена у проема, глядящего на нее жгуче-внимательно из-под нахмуренных бровей. Выглядит настороженным и напряженным. Джун его понимала, ей самой было странно осознавать себя здесь по своей воле. Они молчат, совсем недолго, и девушка переводит дыхание, незаметно, чтобы не показать свое волнение, которое росло с того самого момента, как она поняла, что брат, наконец, пересек порог резиденции.

- И так, зачем ты здесь? Он тебя послал?

Тишины больше нет. Джун улыбается одним слабым намеком, недолговечным изгибом тонких губ. Рен как всегда... Дела идут впереди всего остального. Ей это нравилось. Слегка наклонив голову к плечу, она чуть прищуривает глаза, глядя на младшего брата с хитринкой. Сердце в груди колотится крохотной птицей, но на лице лишь то, что должно быть. Отвечая на вопрос, она жадно приглядывается, все ли с ним в порядке? Все ли хорошо? На первый взгляд, это так.

− Отцу нет нужны посылать меня в Америку, - вот теперь ее губы действительно изгибаются в улыбке. Впрочем, довольно слабой, но весьма многозначительной. Она выпрямляется за столом и аккуратно отодвигает чашку поближе к чайнику. Разумеется, тоже остывшему.
− Я вызвалась сама. Целиком и полностью моя личная инициатива. Впрочем, - она вздохнула, - Глупо надеяться, что… отец не извлечёт из этого пользу.

Она замолчала, спокойно и неторопливо приглядываясь к Рену теперь совершенно открыто. Ей было интересно все, что связанно с ним. Все, что он уже успел пережить, все, с  чем пришлось столкнуться, и как преодолел возникшие трудности, кои быть просто обязаны. Она ведь волновалась за него, там, в их оторванном от мира замке, их личной тюрьме, заключение в которой им предписано пожизненное. И хотя это уже вросло в нее, в ее плоть и кровь, она была рада вырваться хотя бы на несколько дней. Приближающийся Турнир слишком важное событие в жизни Тао, для этого растили и тренировали Рена, а значит, и ее. И она не может просто ждать вестей взаперти. Вдруг тяготы Турнира надломили ее любимого брата? Вдруг он ранен или потерпит поражение, умрет? Вдруг, это единственный шанс увидеть его прежде чем…? И как вообще узнать о его судьбе там, в замке? Доверять вестям извне? Мать, отец и дедушка достаточно горды и самодовольны для этого. А Джун… Мотивы Джун слишком разнообразны и в своей противоположности будоражили ее мысли. С одной стороны, она, как и все, верила, что Рен сможет все. Он должен и он это сделает. В этом весь смысл. Смысл его рождения и воспитания. Для семьи. Но для Джун он был еще и братом, маленьким братом, с которым не церемонились и бездушно ломали в нужные стороны, подгоняя под стандарты фамилии. И, вырастая на догмах Тао, она прекрасно знала, как хрупка жизнь, как она ничтожна. И хотя Рен был надеждой клана, он был человеком. Она знала его слабости.

− Сейчас так поздно, где же ты был? – ее глаза с теплотой следят за ним. Ей хочется, чтобы он побыстрее расслабился, «убрал шипы», хотя на его месте она бы так же разволновалась по прибытии кого угодно из родственников. Но она - это всего лишь она, и не на ее плечи возложено столь многое,  она может позволить себе быть мягкой и, местами, податливой. Не ее растили побеждать, идя по головам, хотя она впитала это с молоком. Он - ее семья, ее единственный близкий друг, и его душевные метания были близки ее собственным. Поймет ли он, что погнало ее сюда? Признает поступок достойным? Отец вот не признал, но согласился, подозрительно быстро, пусть и в весьма уничижительных словах. Разумеется, за действиями Рена и без того следили специально обученные люди, но для самих представителей семьи это было слишком похожим на слабость. Будто проявив беспокойство они унизят себя и своего отпрыска. Но «каприз» дочери  одобрили. Без лишних слов и уязвляющих комментариев мать напомнила Джун о правилах хорошего тона и сейчас ее подарок ждет своего часа. Она знает, что брат не будет рад сейчас ничему подобному и потому даже не шевелится для того, чтобы достать старинную шкатулку. Но, в конце концов, ей самой древняя реликвия была приятна.

− Не составишь мне компанию для весьма позднего ужина?

Отредактировано Tao Jun (11-12-2014 02:07:11)

Рен сердится. Хмурит брови, сжимает челюсти и кулаки, но молчит, уронив лишь пару капель  яда своими словами. Прячет чувства, словно свое самое сокровенное. Джун не отводит взгляда, не шевелится, не позволяя и тени сочувствия проявится в своих движениях и мимике. Ни к чему это. Милый брат, почему в тебе так много ее? Этой ненависти и этой… печали. Он не хуже своей сестры знает, как сложно выпутаться  из-под деспотичной руки Ена, и лишь поэтому не обрушивает на нее каскад упреков и ехидных комментариев. Должно быть, он все же ей рад. Джун и не надеется на то, что расстояние способно избавить ее от нависающей тени отца, но настроена куда оптимистичнее младшего брата. В конце концов, здесь она на свободе, пусть и в городе, который ей абсолютно не нравился. Парадокс – но вне стен замка ей одновременно и неуютно и свободно одновременно.
 
Вопросом на ответ? Тайны-тайны. Джун прикрывает глаза, получив в ответ на вполне законный вопрос очередную недружелюбную реплику. Тонкие пальцы обеих ладоней переплелись в замок.
− Не груби старшей сестре, ведь  она всего лишь беспокоится о тебе, - почти промурлыкала она с тихим, словно бы тщательно отмеренным, поставленным смешком. Джун не лукавит – ей действительно хотелось бы знать, что драгоценный брат делает ночами в этом полном «крыс» городе. Тренируется где-то? Она все узнает утром. Всенепременно. И, если потребуется, возьмет в свои руки дела более обыденные, а потому и не достойные внимания дорого брата. В конце-концов, его мечта достойна того, чтобы оказать посильную помощь в мелочах бытовых. И это ее обязанность.

− Если не хочешь – не говори.

За плечом Рена беззвучно появляется силуэт его хранителя, и вот тут улыбка Джун приобретает еще парочку градусов теплоты – ей нравился Басон. С самого начала, с самого детства, этот дух древнего генерала был ей по душе, и сейчас, с возрастом, ее довольно трепетное (для Тао) отношение к духу, нисколько не переменилось. Ее устраивал хранитель брата и она, где-то в глубине гордой души своей фамилии, уважала его. Духи, в отличие от дзянси, были куда меньше похожи на «вещи». У них было сознание, они могли говорить, елси им, конечно, это позволялось. Иногда она жалела, что Ли Пайрон абсолютно и безвозвратно мертв. Его присутствия она никогда так не ощущала, как присутствие того же Басона. Он был лишь телом, куклой, ее автоматизированным, запрограммированным орудием. И разума в нем меньше, чем в той же кошке. Это медленно отравляло ее душу, начиная с самого раннего возраста, впрочем, сейчас, в свои семнадцать, Джун, кажется, неплохо свыклась с реалиями.
Конечно, она больше никак не выдает своей радости при встрече с фамильным духом. Не произносит вслух приветствия, не кивает. Просто, на какую-то пару мгновений, ее взгляд задержался на его полупрозрачной фигуре, а после все ее внимание снова стало безраздельно принадлежать младшему брату.

− Обещаю, - Джун поднимается из—за стола, захватывая с собой чашку. Она никогда не могла отказать Рену. Дальнейшая суета проходит в молчании – брат и сестра действовали привычно, по давним традициям. Скромная трапеза, приятный ужин, горячий чай. Тихо и по-родственному. Почти… Не так уж плохо для оставшихся без родительского надзора  несовершеннолетних подростков?
− Конечно, - с некоторым даже удивлением ответила она на вопрос о Пайроне. – Было бы странно, оставь я моего Пайрона дома, - нотки в ее голосе приобрели весьма странные  интонации. Могла ли она хотя бы помыслить о том, чтобы оставить хранителя в замке? Не для того его создали, чтобы Джун оставалась беззащитной, в конце концов.
− Кроме того, я привезла еще двух. На случай непредвиденного, - насытившись скромным ужином, Джун теперь неторопливо чистила мандарин, тщательно отделяя от сочной мякости белесые ворсинки, подкладывая чистые дольки Рену.
− Не хотелось бы использовать его на всяком сброде. А как вы с Басоном? Встретили интересных шаманов? – Оторвавшись от сосредоточенного созерцания мандарина в своих пальцах, она стрельнула глазами в сторону своего собеседника, а после и на его духа. Внушительной фигуры генерал хранил почтительное молчание, но в прячущихся в тени шлема глазах мерцал ум, которого так не хватало в цзянси. Что ж, каждому свое. Она даос и ее талант в управлении бездушными телами. С этим остается лишь смириться.

–  Непредвиденное имеет особенность случаться, братик, - Джун криво улыбается, подхватывая с вазы очередной оранжевый фрукт, и принимается за его аккуратную неторопливую чистку. Мягкая кожура с приятной легкостью слезает с долек, наполняя воздух характерным ароматом цитруса и чем-то неуловимо родным, китайским. Джун любит мандарины и с удовольствием предается своему незамысловатому занятию, пока брат хмурится и бросает на нее донельзя подозревающие взгляды. От нее не укрылось то, как Рен покосился на своего хранителя, а так же вспыхнувшие в тени глаза духа – должно быть, вопрос Джун оказался достаточно актуальным, чтобы брату пришлось поднапрячься в формулировке своего ответа. Весьма пространственного, можно даже сказать, нарочито безразличного. Значит, Рен  в чем-то лукавит, и Джун мгновенно улавливает это, вопросительно приподнимает бровь, и смотрит на Рена внимательно, перестав вертеть в тонких пальцах мандарин. Вот как? Мир оказался не готов к появлению Тао Рена и даже не способен выставит ему противника поприличней, дабы он попрактиковался? Весьма огорчительно, но и в чем-то приятно.

–  В таком случае, я удивлена, что ты до сих пор не забрал ни одного из этих «интересных» духов, - как можно более равнодушно роняет она, отщипывая с матово-оранжевой дольки белесое волокно. Мгновение спустя фрукт отправляется в рот, и Джун молчит, наслаждаясь сочным вкусом, довольно прищуриваясь. Ей хочется сказать, что семья оценит пополнение в своих резервах, но подобное замечание никогда не сорвется с ее губ – она знает, что интересы семьи стоят настолько далеко от жизненных приоритетов Рена, насколько это вообще можно себе представить. Для него подобное замечание – лишнее раздражение, а брат и без того отличался скверным характером и нетерпимостью. К тому же, переходный возраст начинает сказываться. Она вполне его понимала, но все же, была достаточно семейной, чтобы чувствовать ответственность перед родственниками и определенную привязанность. Рен же…Даос незаметно переводит дыхание. Ей не нравится растущий конфликт между мужчинами ее дома, но поделать с этим было совершенно нечего. В конце концов, она сама жила в терпеливом ожидании, когда же Рен сместит отца, по которому она уж точно скучать не будет. Мать и дедушка немного другое дело. Но без своей поддержки она точно Рена не оставит, чтобы там те не думали.

–   Если ты присмотрел себе кого-то, я вполне могу получить  его для тебя, пока ты занят более важными делами, - ни к чему не обязывающим тоном предлагает она, аккуратно сдвигая ленты кожуры в одну кучку. Откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу и вновь смотрит на брата, прямо и доброжелательно. Ожидающе. Она, разумеется, не считает, что у него самого могут быть какие-то затруднения с добычей понравившегося духа, просто предполагает, что у брата достаточно других забот, связанных с Турниром или этим напыщенным Чикаго. Тренировки, бытовые формальности, связанные с переездом и прочее-прочее. Она прибыла наполовину для того, чтобы оказывать посильную помощь со всем этим, ну и для своего спокойствия в том числе и спокойствия брата. Поэтому, встретив его серьезный взгляд совместно с последним утверждением, она несколько удивляется, вопросительно приподнимая брови. Чуть пожимает плечами.

–  Это вполне естественно, Рен, - не вполне понимая, для чего делает это замечание, произносит Джун. – Талантливые самородки редки, и если ты не встретил еще ни одного достойного тебя соперника… что ж, значит, наша мечта осуществится так же просто, как это пророчит семья, - на последних словах Джун прячет глаза. Не из-за отсутствия веры в брата, нет. Лишь потому, что упомянула семью и «ее» надежду. Впрочем, ее слова равнозначны и тому, что можно расценивать как «их» с Реном совместной мечтой, пусть брат и зовет ее лично своей. Джун ни за что не скажет ему, что тоже желает ему свободы от отца и проклятия Тао. Она вспоминает о том, что привезла с собой из Китая специально в подарок брату и начинает планировать, когда же преподнести этот дар и будет ли он уместен сейчас.

− Как пожелаешь, брат, - кротко соглашается она на отказ в принятии ее помощи. Замечание касательно нового духа не так задевает ее, как можно было ожидать, хотя, конечно, ей видится что-то неправильное в понятном намерении брата сменить хранителя. Она действительно может понять его мотивы, но отчего-то они вызвали у нее легкое сожаление. Басон огорчится, ведь единственный способ выразить свою привязанность для духа семьи Тао – служить ей. И если он лишится этой возможности, ему определено будет тяжко. Джун не могла так далеко предвидеть реакцию духа, все-таки учение семьи глубоко въелось в ее восприятие мира, но какое-то неприятное чувство досаждало ей, говорило, что в смене хранителя крылось что-то нехорошее для старого слуги. Позже Джун поймет, что это называется жалость и сочувствие. Но пока еще эти чувства были ей малознакомы и неподвластны. Джун перегорела еще в детстве, потеряв многие человеческие эмоции, но они потихоньку возрождаются в ней.

− Я знаю, Рен, - Джун улыбается, но не мягкой улыбкой разнеженной барышни, наслаждающейся обществом и лакомством,  а холодноватой ухмылкой, промелькнувшей на ее губах какой-то жалкий миг. Рен вновь лукавит, что-то прячет и выглядит настороженным. Она чувствует, что у него проблемы, но вот только какие? Реальные, настоящие сложности или…или те, что кроются в его сердце? Девушка не знает и не может пока узнать, этот вечер плавно перешел в ночь и на ее плечи давит тяжесть прошедшего дня. Пахнет мандаринами и в комнате только она и брат, это привносит некий комфорт, некое успокоение. И она решает, что не сейчас и не сегодня она продолжит свои деликатные расспросы или попытки вернуть мысли Рена в сторону семьи. Дальнейшая трапеза проходит в молчании, но возникшее напряжение постепенно рассеивается.

Брат поднимается из-за стола и благодарит ее, привычно официально и с нотками настороженной чопорности, Джун отвечает ему в тон, кивая и благодаря в ответ, и это типичное завершение ужина, и никакие родственные связи и близость не могут изменить эту стародавнюю традицию. А после се возвращается на круги своя – брат спрашивает, на какой же срок она прибыла. Все еще сложно судить, рад он ей или нет, но Джун приятнее думать, что Рен ей рад и вопрос задан с надеждой, что надолго. К сожалению, она не могла обрадовать его или огорчить хотя бы примерными сроками, ведь все, как и всегда, зависело целиком от желаний ее отца:
− Точно не могу сказать. Пока отец не пожелает моего возвращения, - с заметной досадой произносит она, огорченно отворачиваясь к столу. Когда она думала о том, что отец может в любой момент призвать ее обратно, ей становилось так тошно, что на лице невольно поступали ее истинные чувства, а их она всегда старалась скрыть. Ведь она Тао, а женщина Тао всегда должна иметь приятный вид, вне зависимости от того, что она чувствует внутри. Перечить отцу или проявить непослушание она просто не посмеет и стоит отцу приказать, как она послушно вернется в Кишу. Несмотря на то, что всем сердцем рвется быть рядом с братом и поддерживать его во всем. Ей хотелось быть вдали, ей хотелось чувствовать эту свободу, что она распробовала уже здесь.  Должно быть, и Рен ощутил ее, и это испугало его?
− Постой, пожалуйста! - подумав вдруг, что брат намеревается покинуть комнату и отправится спать, непривычно живо произнесла она. Быстро поднявшись, словно вспорхнув со своего места, Джун прошла мимо насторожившегося брата и с осторожностью вытащила на свет внушительную, пусть и не слишком крупную коробку из темного резного дерева. Едва слышный щелчок и из нее она извлекает небольшую шкатулку.
− У меня есть для тебя ценный подарок, - любезно улыбаясь, сказала она, возвращаясь к брату и протягивая ему шкатулку. Больше пока она никак не прокомментировала свой дар.

Отредактировано Tao Jun (13-02-2015 00:33:37)

Шкатулка была старинной, такой старинной, что казалась подделкой, обманкой, иллюзией, так хорошо она сохранила свой мягкий блеск лака и перламутровый рисунок на крышке. Изящные цветы нежных, холодных оттенков, возможно, не слишком подходили истории великой личности, чей нрав и легенда отличались скорее упрямой пылкостью и огнем, но зато кротко намекали на ее красоту. Не было ничего удивительного  в том, что шкатулка, созданная в то же время, когда почила Бай-хуа, так прекрасно сохранилась – ведь всю свою многовековую историю она хранилась в семье Тао, замке, который никогда не был захвачен и разграблен, где вещи могли пребывать вечность, не подверженные пагубным условиям. Помимо своего  внешнего вида, шкатулка идеально сохранила и саму реликвию, стянутую золотым шнурком с кисточкой. Почему Джун решила, что прядь волос великой воительницы действительно сможет подбодрить ее брата и вселить в него мужество? Не сочтет ли он подобное оскорблением? Бай-хуа была, без сомнения, великой и сильной воительницей, на чьей стороне был сам Гуань-ди. Но она была женщиной, девицей… не будет ли это превратно понято таким гордым человеком, каким был ее младший брат? Девушка немного опасалась этого, подарок скорее подошел бы ей самой, да и был в какой-то степени, реликвия принадлежала ей, как законное наследство от всех женщин клана. Но что же все же вынудило девушку привезти из Китая именно это? Когда она лишь выбирала, что подарить, ей вспомнилась Бай-хуа и тогда Джун подумала, что ее история в чем-то сходна с тем, что чувствует Рен. Бунт, нежелание выполнять волю отца и жить так, как надо наследнику клана. Бай-хуа смогла пойти своим путем и добиться невиданного для женщины успеха. Но что было бы, если бы  ее отец не дал ей своего беспечного позволения? Джун не знала и считала глупостью предполагать. Но одно она знала точно, уж Тао Ен такой нелепости произойти не позволит. Возможно, выбирая подарок, Джун позволила себе сыграть роль подстрекателя, делая намек? Не казалось, будто Рена что-то прямо-таки сильно удерживало от прямого бунта, и не будет ли ее подарок равным спичке, поднесенной к пороху? Возможно, ей еще придется пожалеть об этом, но все же сейчас она протягивает шкатулку брату, продолжая слабо улыбаться в ожидании реакции.

− Что-то, что хранится в нашей семье много веков и что принадлежало великому воину, - не в силах воздержаться от этого небольшого лукавства ответила она, умышленно не раскрывая всех секретов своего дара. Всему свое время. Возможно, Рен сам догадается. Видя замешательство и подозрение на лице брата, Джун делает шаг ближе и ее пальцы ложатся на замок, еще чуть-чуть и она откроет крышку.

− Я хочу, чтобы ты не сомневался в своих желаниях и своем долге. Так же, как обладатель этих волос, шел по своему собственному пути, согласно своему предназначению! Я желаю тебе такого же успеха, Рен, какого добился этот воин, и я хочу, чтобы ты не побоялся принять мой дар. Мой любимый брат, - завершила свою не лишенную торжественности и отголоска пылкости речь Джун. Ей искренне хотелось поддержать брата, и действительно  больно было видеть неуверенность, что сквозила  в нем весь этот вечер. Шкатулка опускается в руки Рена, так же Джун совершает быстрое движение и крышка поднимается, являя на свет лежащую на подушечке прядь волос, охваченную тонким золотым шнурком.